Пионер Советского Союза - Страница 17

К оглавлению

— Лен, мамка убьёт меня. И будет права, вообще-то.

— Я что с ней, драться должна? Как я тебя спасу?

— В твоём присутствии сильно бить не станет.

— А мне кажется, что тогда и мне прилетит.

— Ну, может и прилетит, но точно не сильно.

— А что мы ей скажем? Кто я такая?

— Скажем… эээ… Наврём что-нибудь.

— Что, например?

— Давай, ты будешь иностранка?

— Угу. А ты у меня переводчиком. Но раз я языков не знаю, то буду глухонемая иностранка, да? Колоссально.

— Тогда… тогда ты будешь больная, а я как будто помогал тебе.

— Как помогал? Ты врач? И чем это я больна?

— Ну… А давай, ты будешь слабоумная, а?

— Чего?!!

— Лен, ну понарошку. Нам всего-то минут пять продержаться надо. Вернее, десять. Сначала она меня минут пять целовать будет, а потом минут пять бить. Вот вторые пять минут продержаться нужно. Потом будет ещё заход с поцелуями и битьём, но вторая волна гораздо слабее. Ты десять минут постой рядом, а потом можешь исчезнуть куда-то.

— А ты что про меня скажешь? Где я?

— Навру что-нибудь, Лен. Я придумаю, за меня не беспокойся. Главное — первые десять минут выстоять. Потом меня накажут, конечно, но это не важно. Лен, она реально прибьёт меня, вот честное пионерское. Лен, ну у тебя ведь там всё равно время стоит, мы же проверяли. Ты хоть год тут проживи, у тебя и секунды не пройдёт. Чего, жалко тебе? Ну, потеряешь пару часов, но всё равно вернёшься раньше, чем у тебя картошка закипеть успеет. Хотя всё равно ты зря её на плите оставила, пусть и на маленьком огне. Пойдём, Лен, а? Ну, пожалуйста!

— Ох, ну ладно, пошли, горе моё. Свалился же ты на мою голову! Только я не слабоумная буду. У меня ретроградная амнезия будет, ладно?

— А чего это такое?

— Память я потеряла, дурень! Говорить могу, ходить могу, есть сама могу, как зовут меня — помню, но кто я, откуда, забыла начисто!

— Здорово! Спасибо, Ленусик, спасибо!!

— Эй, эй! Только без поцелуев!..

* * *

И вот, иду я, значил, вместе с Ленкой к своему дому. На мне моя собственная одежда, на Ленке — её платье допотопное. Она говорит, что это её мамы платье, в котором та на какой-то бал ходила, когда была Лениного возраста. Всё остальное тоже на Ленке старинное, и чулки, и туфли, и даже бельё нижнее. Не моего времени, конечно, послевоенное, но всё равно старое. Ленка говорит, что специально тщательно все вещи изучила, чтобы никаких бирок или штампов нигде не оставалось.

Сегодня воскресенье, 14 июля 1940 года. Я на четыре дня из дома пропал, на четыре дня! Причём никакого, абсолютно никакого предупреждения не оставил. Ой, что будет, что будет, когда вернусь! Меня уже похоронили наверняка, а сейчас убивать станут. Это факт.

За последние два дня Ленка гораздо лучше научилась своими проходами управлять. Теперь она может из своего мира открыть проход в любую точку, через которую уже возвращалась к себе из нашего мира. А в нашем мире ей по-прежнему для того, чтобы вернуться домой, нужно всего лишь спуститься в подвал. В любой подвал. Но вот до нового подвала, откуда она ещё не возвращалась, ей своим ходом у нас добираться приходится.

Вероятно, при каких-то условиях она может из 2013 года пробить и новый проход. Как-то она ведь сделала самый первый проход в Ленинград! Вернее, первых проходов она сделала с десяток, но это всё были разные проходы, в смысле, в разные Ленинграды, и всегда в 10 июля. Но потом-то она проход в Берлин сделала, и это был наш Берлин, нашего мира. Значит, такое возможно, только она не поняла пока, как.

Откуда мы узнали? А время не остановилось! Я тогда вечером, когда мы с Лотаром под кроватью прятались, прямо в осадок выпал, когда узнал от него, что забрали мы его не из 10-го, а из 11 июля. Сутки, сутки меня дома не было! Я тогда уже сразу понял, что дома меня прибьют.

Так мы с Лотаром лежали под кроватью, шептались, а я заранее мягкое место потирал себе. Будет больно, точно знаю.

Потом вернулась с кухни Ленка и шёпотом позвала нас кушать. На ужин были сосиски со вкусом картона и вполне приличный хлеб. Представляю, как удивились Ленины родители, когда их дочка заявила, что жутко голодна, буквально умирает с голоду, и утащила к себе в комнату блюдо с двенадцатью сосисками и три здоровых куска хлеба. Наверное, подумали, что дочка балуется, съест штуки три, а остальное принесёт обратно. Обратно, однако, Лена вернула совершенно пустое блюдо. А Лотар копуша и привереда в еде, оказывается. Ну и, сам виноват. Не будет рожи корчить, когда поесть дали. Бубнил сидел, из чего, мол, они дрянь такую делают. Больше бы ещё бубнил, я молчал, потому пять сосисок успел целиком сожрать, и ещё одну до половины, прежде чем Ленка заметила такое и не отобрала у меня последнюю полусосиску и не отдала её Лотару.

Спал я той ночью вдвоём с Лотаром, на полу. Втроём на кровати ну никак не поместиться, никак! Вот, чтобы не обидно никому было, мы под кроватью и легли. Только у нас одно одеяло на двоих было и одна подушка, но это не страшно. Спать под одним одеялом с Лотаром я не боюсь ни разу, да и Лотара это не смущает ничуть. Мы же ведь не такие, как эти, из телевизора. Только всё равно тесно было. А немец ещё всю ночь ворочался, пихался и тянул одеяло на себя. Да и жёстко на полу, хоть мы и настелили туда тряпок. В общем, спал я не очень крепко.

К тому же, спать поздно легли. Раз мы выяснили, что время не останавливается, что проход Ленка теперь открывает в тот самый мир, где уже была, то… Теперь-то мы что-то поменять как раз и можем, можем! Что удивительно, самым горячим сторонником не допустить войны между Германией и СССР стал Лотар. Антифашистом он при этом не стал, но сказал, что расовая теория, возможно, требует доработки и переосмысления. В конце концов, как бы велик ни был фюрер, ошибиться может даже и он. Вдруг он ошибся?